Катынское преступление является хорошо запланированной спецоперацией руководства СССР во главе с Иосифом Сталиным с целью истребления польских военнопленных, значительную часть которых составляли офицеры, попавшие в советскую неволю в сентябре 1939 года в результате совместной агрессии Германии и Советского Союза против Польши.
Формально смертельный отсчёт этой страшной для поляков трагедии начался 2 марта 1940 года, когда нарком внутренних дел Советского Союза Лаврентий Берия направил Сталину секретную записку №794/Б. В ней говорилось о целесообразности расстрелять пленных польских военнослужащих, а также заключенных, сконцетрированных в Западной Украине и Западной Белоруссии, большинство из которых были военными, полицейскими, госчиновниками. Как писал Берия: «Все они являются заклятыми врагами советской власти, преисполненными ненависти к советскому строю». Он предлагал провести расстрелы тайно, без предъявления обвинений и каких-либо судебных формальностей. На этом документе стоят четыре подписи членов Политбюро ЦК ВКП(б): Иосифа Сталина, Климента Ворошилова, Вячеслава Молотова и Анастаса Микояна. И есть еще дописка личного секретаря Сталина «Калинин-за», «Каганович-за» и дата «05.III.40 г.». Именно в этот день Политбюро приняло секретное постановление П13/144, которым утверждалось предложение Берии. Первый транспорт с поляками на расстрел отправился 3 апреля из Козельского лагеря. В общей сложности были убиты около 22 тысяч человек. Расстрелы проводились в разных местах в апреле-мае 1940 года, среди прочего, в Смоленске, в близлежащей Катыни, а также в Харькове, Калинине, Киеве. Мир узнал о расстрелах польских военнопленных в апреле 1943 года, когда немцы случайно обнаружили массовые захоронения в лесу, вблизи Катыни, где было погребено около 4400 тысяч жертв этого преступления. Советский Союз с самого начала все отрицал и вину сваливал на немцев. Даже сегодня в России звучит ложь о том, что Катынское преступление–это якобы дело рук гитлеровцев.
Историки до сих пор спорят по поводу мотивов решения Сталина и советского руководства по уничтожению польских военнопленных. Именно об анатомии этого преступного решения мой коллега Назар Олийнык разговаривал с Никитой Петровым из Общества «Мемориал», который является ведущим российским исследователем Катыни.
Назар Олийнык:Никита Васильевич, можно ли выделить какой-то основной фактор, определяющий фактор, который привел к решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 года о расстреле польских военнопленных, а также заключенных из тюрем в Западной Украине и Западной Беларуси?
Никита Петров: Ну, я думаю, что такой основной фактор это, прежде всего, то доктринальное и политическое решение, которое привело к эпохе Большого террора в Советском Союзе. То есть, массовая операция НКВД 37-38 года – это и была та модель, на основании которой Сталин пришел к 40-му году, после того, как получил всех этих пленных, разместил их в лагерях. Он пришел к выводу, что нужно какое-то решение этого вопроса. С точки зрения политической ситуации для Сталина тогда не представляло никакого сомнения, что с Польшей покончено и никакой Польши не будет, а есть устоявшаяся, собственно говоря, граница и договор между Советским Союзом и Германией, и, соответственно, классовые враги и люди, носители иной доктрины, несоциалистической, и неисправимые враги социалистического строя, они должны быть физически уничтожены так, как это делалось в Советском Союзе до 39-го года. В этом смысле для меня вполне очевидно, что здесь, с одной стороны - это воля Сталина, его политические убеждения, а с другой стороны - это те доктрины, которые регламентировали обращения с людьми, которые не могли вписаться и не могли быть то, что называется людьми, живущими при социалистических порядках.
Н.О.: Никита Васильевич, в Польше – думаю Вам хорошо известно об этом – популярным является взгляд, что за истреблением польских офицеров стояло желание Сталина отплатить за поражение в польско-большевистской войне 1920 года. В какой степени вот эти личные мотивы Сталина могли сыграть какую-то роль в Катынском преступлении?
Н.П.: С моей точки зрения Сталин все-таки достаточно, я бы сказал, опытный политический деятель, который не дает прежде всего волю личным эмоциям. Да, обиды Сталин помнил долго – мы это знаем из целого ряда мемуарных источников. Но это вовсе не тот случай, когда мы можем говорить о том, что польское офицерство, я бы сказал, люди, которые представляют цвет польского общества – Сталин прекрасно знал, кто находится в этих трех лагерях [Козельском, Осташковском, Старобельском-прим.] – они должны быть непременно своего рода жертвой для отмщения того, что когда-то он Сталин потерпел личную неудачу в качестве человека, который планировал западный поход Красной Армии. Я думаю это не так. Я думаю это красивое романтическое объяснение. Но, скорее всего, оно было просто-напросто одним из факторов того, что Сталин настаивал на именно доктринальном решении проблемы с людьми, которые неисправимо злобны по отношению к советской власти.
Н.О.: А были ли опасения – иногда это приводится как аргумент - вот именно то, что Вы уже затронули о том, что это была элита и именно, что он опасался, что эта масса людей рано или поздно может для него создать какие-то проблемы? Даже называется, что, возможно, Сталин опасался, что будет война и вот эти силы будут использованы против. Как Вы прокомментируете этот вопрос?
Н.П.:Дело в том, что, когда мы говорим относительно опасений, ну да три лагеря, но это безоружные люди. И считать, что в случае наступления какого-то военного конфликта лагерный контингент представляет собой какую-то опасность – это мне кажется несерьезно потому, что даже поднятое восстание может быть легко подавлено превосходящей число этих офицеров силой ВОХР и войск НКВД. Мне кажется, что это надуманные объяснения, относительно того, что они могли представлять опасность. Но, заметим, что именно это надуманное объяснение встречается как намек в письме Берии, которое, собственно говоря, легло в основу решения Политбюро от 5 марта [1940 года]. Ведь в письме Берии действительно указывается не только на «неисправимый характер» этих людей, но на то, что они спят и видят, как бы вступить в борьбу с советской властью. То есть, как внутреннее объяснение — это есть, но как рационально-разумное мы понимаем, что это скорее ритуал в подготовке подобного документа.
Н.О.:Но там тоже в этом письме, если не ошибаюсь, речь шла о том, чтобы «разгрузить» лагеря. В принципе, чтобы освободить, скажем так, для других заключенных...
Н.П.:Но, отчасти, мы же можем сказать, что «разгрузить лагеря» - это бюрократический термин, который подразумевает, что у нас каждое место в лагере на учете и мы не можем бесконтрольно плодить лагеря потому, что мы тратим на это довольно много продовольственных ресурсов, что в общем является правдой. Но, с другой стороны, если Сталин в феврале-начале марта 40-го года, когда принимает это решение, не планирует воссоздание ни в каком виде ни польского государства, ни польской автономии, то зачем ему эти люди? Зачем ему это, что он рассматривает как балласт, как человеческий, в общем-то ненужный материал, который легче уничтожить, чем еще какие-то годы кормить. Так, что в каком-то смысле это очень палаческое, но, я бы сказал, преступно-рациональное решение.
Н.О.:А насколько, по Вашему мнению, советское руководство понимало исключительность своего решения, исключительность этого преступления, когда без суда и следствия тайно расстреливаются свыше 20 тысяч военнослужащих другого государства?
Н.П.Знаете, для советской системы, для Сталина персонально — это крупная репрессивная акция. Она выходит, отчасти, за рамки принятого, но она несильно выходит за рамки принятого потому, что точно также в 37-38 годах только уже не десятки, а сотни тысяч были убиты без всяких особых судебных формальностей. По протоколам комиссии НКВД и прокурора, по протоколам местных «троек» и даже просто по спискам, которые лично подписывал Сталин в, так называемом, массовом порядке тоже сотни людей были убиты. То есть, вообще без судебного и даже псевдовнесудебного решения, а просто по резолюции Сталина.
В конечном счете, если мы рассматриваем историю 40-года — это абсолютно его почерк. Это почерк человека, который, на самом деле, с лёгкостью нарушает конституционные нормы собственной страны.
Материал подготовил Назар Олийнык